*** Чиён облажался. И он это знает. Тем вечером Чиён наорал на Сынхёна. Что-то у него не клеилось, Чиён уже не помнит что именно. Не то разрозненные строчки не желали складываться в текст песни, не то горло болело после записи, не то еще какая ерунда. Чиён помнит только, что злой он был, как черт, и потому решил избавить общество от своего присутствия и заперся в собственной спальне. Сейчас ему кажется, что он сидел на кровати с блокнотом на коленях, но Чиён понимает, что подобным воспоминаниям нельзя верить. Просто больше всего его бесит, когда ему мешают писать, вот он и старается представить все так, будто Сынхён сам напросился. Не то чтобы Сынхён не напрашивался. Ведь все знают, что есть моменты, когда лидера лучше не трогать. Так какого же черта он приперся? Каждый раз, когда Чиён вспоминает об этом, он ловит себя на самооправдании. Это жалко, но он ничего не может с собой поделать. Чиён ненавидит лажать. Это не так уж и плохо. В сущности, его успех в YG Entertainment объясняется тем, что он ненавидит лажать и обычно прикладывает все усилия для того, чтобы исправить ошибку, единожды ее совершив. Но он не может исправить Сынхёна.
*** Самые жуткие воспоминания связаны с больницей.
*** Первое – это девушка-медсестра с блокнотом в руках. В ней нет ничего особенного, она даже не такая страшная, как можно подумать просто потому, что речь идет о жутких воспоминаниях. Совсем нет, девушка как девушка, Чиён ее даже не запомнил. Гораздо четче в его память врезался блокнот: твердая обложка, дорогая плотная бумага, ленточка-закладка с бусинкой на конце. Держа блокнот двумя руками (руки чуть подрагивали, должно быть, от волнения), девушка протягивала его Чиёну. Догадаться, чего она хочет, было нетрудно. И все же Чиён отказывался в это верить. – Прошу прощения? – опасным голосом переспросил он. – Вы не могли бы... – Давайте лучше я! Для кого подписать? Ёнбэ (ворот свитера натянут по самые глаза, а бейсболка скрывает характерную прическу, которая не меняется уже несколько лет) перехватил блокнот до того, как он успел врезаться Чиёну в грудь, и, придерживая девушку под локоть, отошел с ней на безопасное расстояние. Чиён поймал ее разочарованный взгляд и отвернулся. В нескольких метрах от них команда первоклассных хирургов выковыривала из Сынхёна мелкие детали его собственной разбитой машины – и прочими способами боролась за его жизнь. Девушка-медсестра с блокнотом в руках желала получить свидетельство своей причастности к кумиру. Чиён представил, какими будут тиражи последнего альбома, если Сынхён сейчас умрет, – и его затошнило.
*** Второе – это Сынхён на больничной койке. Он вежливо улыбается, он кивает, он говорит: – Ты Квон Чиён. Здравствуй, Квон Чиён. Слова "потеря эпизодической памяти" начинают соотноситься в голове Чиёна с конкретной ситуацией. В устах наблюдающего врача Сынхёна они не значили ничего. – Ваш друг не помнит того, что происходило с ним в течение жизни. Рассказы Сынри звучали более красочно. Тем вечером они с Дэсоном где-то болтались, их телефоны не отвечали, и Чиён, наверное, паниковал бы, если бы мог. Если бы не был занят тем, чтобы придумывать себе новые и новые оправдания и убеждать себя в собственной непричастности к произошедшему. Он посвятил этому чудесному занятию весь тот вечер – и все последующие. Где-то в глубине души он упивался чувством вины. Позже состояние ненависти к себе превратилось в рутину и утратило былое великолепие. Суть не в этом. Суть в том, что Сынри тоже чувствовал себя виноватым. Вернее, делал вид, что чувствовал. И дураку понятно, что околачиваясь вместе с Чиёном и Ёнбэ в больничном коридоре, ни он, ни Дэсон не принесли бы пользы, но... так принято, чтобы дружная корейская группа айдолов дружно переживала за своего товарища, находящегося при смерти. Сынри с Дэсоном это дело пробакланили, так что пусть чувствуют себя виноватыми. Так принято. Дабы чувство вины не сожрало его с потрохами (добавьте здесь громкое "Ха!" от Чиёна), Сынри вызвался первым выбить себе окно в расписании и навестить Сынхёна. – На самом деле, это... Чувак, он ничего не помнит. Понимаешь? Ничего. Он сидит там с этим плеером и с этими журналами, и с этими артбуками, и он читает все это, и он цитирует тебе твои же фразы, и так смотрит на тебя. А потом открывает какие-нибудь фотки и тычет пальцем во всех подряд. Кто это? А это? Чувак, он даже себя самого не узнает на этих фотках. Как будто забыл, как выглядит! Нормально? Нет. Ненормально. Представить себе такое едва ли возможно, но Чиён думал, что представляет. Пошлите Чиёну из прошлого громкое "Ха!" от Чиёна из настоящего. Когда Чиён видит Сынхёна на больничной койке – и понимание того, что такое потеря эпизодической памяти, в одно мгновение наваливается на него всем своим весом, он хочет сбежать. – Заходи, Квон Чиён. Я хочу с тобой поговорить.
*** Да, он сказал: "Я хочу с тобой поговорить". Сынхён всегда был мягким, спокойным, немного осторожным. Никаких ультимативных "Нам надо поговорить!" в духе Сынри. "Я хочу с тобой поговорить". Сейчас, когда Чиён вспоминает о том вечере, он не может понять, почему так разозлился тогда. Сынхён всего лишь хотел поговорить. А Чиён даже не спросил о чем – и теперь он никогда этого не узнает.
*** Третье – это мать Сынхёна. Бледный призрак с вечно заплаканными глазами. Она сидит в углу палаты, она всегда здесь, вне зависимости от часов посещения. Собственно, поэтому Чиён и считает ее призраком. Ее как будто не видит никто, кроме него. Возможно, ее не видит даже Сынхён. Или же ее слезы не имеют на него никакого воздействия, потому что в один из первых визитов в больницу Чиён узнает, что Сынхён решил вернуться в группу. Новость застает Чиёна врасплох. Ему и в голову не приходил такой расклад, и он не успел продумать слова отказа. А Сынхёну надо отказать, Чиён это знает. Ему даже не нужно представлять хитрые, близко посаженные глаза президента Яна и то, как они блеснут в тени козырька его кепки, когда он скажет: – Ты должен объяснить ему, что это невозможно. Ничего не нужно представлять – и так понятно, что Сынхёну не место в BIG BANG. Он просто не член группы, вот и все. Он не Ти Оу Пи, не Тап, не Таби. Все то множество масок, о которых он так заумно распространялся в своих интервью, разбилось на еще большее множество осколков – и их хирургическим путем удалили из его организма. Вместе с мелкими деталями разбитой машины. Ти Оу Пи не хотел быть настоящим на сцене. Сынхён не может быть никаким другим – только настоящим. У него и настоящим-то пока не очень получается. Ему есть чем заняться. Он может по частям собирать то, кем он был, и то, кем он хочет остаться в будущем. Какой BIG BANG?! Мать Сынхёна отвела Чиёна в сторону, когда они вместе вышли в коридор. На памяти Чиёна это был первый и последний раз, когда она покинула палату сына. В день, когда они с ребятами приехали забирать Сынхёна из больницы, ее там уже не было. – Ты должен объяснить моему мальчику, что ему лучше вернуться домой. Я не понимаю, в чем тут дело, но тебе он доверяет больше, чем мне. Несмотря на то, что я его мать. Врач говорил, что с тобой ему проще, поскольку вы сверстники. К тому же через многое прошли вместе... Врач считает, что ты можешь рассказать Сынхёну больше, чем я. Наверное, это правда. Но я хочу, чтобы ты объяснил ему. Он должен вернуться домой. Чиён пообещал, что так и сделает. И даже поверил в это.
*** Чиён облажался. И он это знает. Чувство вины не покидает его ни днем, ни ночью. Оно всегда с ним: на концертах, на фотосессиях, в студии. Они дают интервью, речь заходит о состоянии Сынхёна, Ёнбэ отводит глаза, Чиён улыбается в камеру и кладет руку Ёнбэ на плечо. Чиёну хочется думать, что это воля президента Яна приклеивает ему на лицо эту улыбку. Улыбка как бы говорит: "Нам трудно, но мы справимся, и поддержка наших фанатов много для нас значит". Правда в том, что воля президента Яна Чиёну давно уже не нужна. Он сам знает, как лучше для дела, и почти всегда обходится без чьих-либо советов. Президент Ян тут ни при чем, хотя он глубоко проник в подкорку Чиёна. Президент Ян вообще был против (как Чиён и предполагал) того, чтобы Сынхён остался в группе. Но Чиён его убедил. На том языке, который президенту понятен. – Разве разумно отказываться от той поддержки фанатов, которая неизбежна в сложившейся ситуации? Я люблю Сынхёна, и мне жаль, что с ним произошло такое, но согласитесь, это послужило рекламой группе. Если Сынхён отправится домой, разве это не будет выглядеть так, будто мы сбросили его со счетов, как только с ним произошло несчастье? Он ведь хочет остаться. Наверное, после таких слов стоило прополоскать рот. Так почему же глаза отводит Ёнбэ? Все по той же причине. Ёнбэ чувствует себя виноватым. Ха! Тем вечером они с Сынхёном пропустили по паре пива перед теликом, затем Сынхёну пришла в голову какая-то гениальная мысль, он сорвался с места и куда-то побежал. Спустя какое-то время – вернулся, резко попрощался с Ёнбэ и сказал, что прокатится в студию. В нем было не больше литра пива, но Ёнбэ все равно полез его останавливать. Вот только Сынхён не остановился. В своих рассказах Ёнбэ рисует нешуточные баталии в прихожей и на лестничной клетке, но Чиён все равно представляет себе эту стычку перекатыванием морских котиков на каменистом пляже. Что Сынхён, что Ёнбэ слишком мягкие для того, чтобы действительно... Для того чтобы наорать на человека, который просто пришел поговорить. Чтобы захлопнуть дверь у него перед носом. Чтобы стать причиной чего-то большего, чем просто плохое настроение. Ёнбэ думает, что эта причина – он. Чиён думает, что если Ёнбэ чего и причина, так это множественных оргазмов у несовершеннолетних девочек, стадами сбегающихся на его сольные концерты. Но версия Ёнбэ принята, так сказать, официально, а потому Ёнбэ отводит глаза, а Чиён улыбается в камеру, хотя знает, что это он облажался. Но это знает только он один.
*** Сынхён повредился головой. Не то чтобы это бросалось в глаза, но постепенно Чиён начинает замечать... всякое. Пустой взгляд там, непонимающая улыбка здесь – и Чиён настораживается, как хищник, притаившийся в траве. Сердце как будто спотыкается, делает лишний удар, начинает биться быстрее. Умом Чиён понимал, как ничтожно мала вероятность того, что память Сынхёна полностью восстановится, как только его привезут из больницы в общежитие, однако в глубине души до последнего надеялся на это.
*** Иногда Сынхён непонимающе улыбается. Иногда путает створки стенного шкафа с дверьми в собственную комнату. Иногда покачивает головой в знак одобрения, услышав по радио Turn It Up. – Хороший бит. Что-то знакомое. – Да, знакомое, – откликаясь на вполне невинную реплику Сынхёна, Чиён весь подбирается.
*** Иногда, когда Сынхён думает, что никто его не видит, он смотрит на них и что-то бормочет одними губами. – Дон Ёнбэ. Тэян. Сол. Солар. Чиён поворачивается на едва различимый шепот и видит, как Сынхён сосредоточенно разглядывает Ёнбэ. – Восемнадцатое мая тысяча девятьсот... – Что ты делаешь? – спрашивает Чиён резко. Его голос звучит грубее, чем ему хотелось бы. Сынхён вздрагивает и затравленно улыбается. – Просто... это... Я так много нового узнал за последнее время. О себе и о вас, парни. Просто не хочу запутаться. – Прошел уже месяц, – замечает Чиён. – Хочешь сказать, что за месяц ты не запомнил, как кого из нас зовут? Не говори ерунды, – Чиён улыбается, надеясь, что улыбка скрасит впечатление от его слов. Ему не стоило говорить этого. Нельзя давить на Сынхёна, так сказал его наблюдающий врач. Они должны помочь ему адаптироваться. Они должны показать ему, что он по-прежнему любим несмотря на то, что с ним произошло. – Я просто... – Сынхён начинает оправдываться. – Я... Извини, пожалуйста. Чиён чувствует себя последним дерьмом. Наказы наблюдающего врача Сынхёна стучат у него в висках. Виноватый вид самого Сынхёна раздражает. Чиён чувствует себя виноватым двадцать четыре часа в сутки, и последнее, чего ему хочется, – это быть тем, кто давит на Сынхёна. – Мне больше так не делать? – спрашивает тот. – Как хочешь, – пожимает плечами Чиён и поднимается, чтобы уйти.
*** Иногда Сынхён приходит к Чиёну, потому что хочет поговорить. Он путает створки стенного шкафа с дверьми в собственную комнату, но на пути к порогу Чиёна он еще ни разу не ошибся. Сперва Чиён радовался его визитам. Они казались ему знаком того, что к Сынхёну возвращается память. Если во Вселенной существует способ, как Чиён мог бы исправить ошибку, которую совершил тем вечером, то, должно быть, проводить время с Сынхёном и помогать ему вспоминать – это тот самый способ. И Чиён отдается этому занятию целиком. Когда Сынхён стучит в его дверь, весь мир для него пропадает. Они часами сидят на кровати Чиёна, разговаривают, листают журналы, разговаривают, слушают музыку, разговаривают, подпевают собственным голосам, доносящимся из колонок, разговаривают... Проходит несколько недель, и ничего не меняется.
*** Это неправда. Меняется все. Прежде всего, Чиён замечает, что Сынхён повредился головой. Кто-то может сказать, что он просто потерял память. В свои двадцать с небольшим он стал человек – обложка книги, куда все его близкие стремятся поскорее вклеить страницы со своими именами и рассказами о себе, не заботясь ни о порядке следования этих самых страниц, ни об их содержании. Что уж говорить об элементарной аккуратности. Сынхён беззащитен под напором любящих его людей, и поэтому его представления о себе, о собственном прошлом, об окружающих настолько хаотичны, что напоминают не книгу, а корзину для бумаг. Кто-то может сказать, что тут любой чувствовал бы себя не в своей тарелке. Но Чиён знает, что дело не только в этом. Однажды Чиён возвращается домой в половину первого ночи и видит на своем пороге Сынхёна. Тот стучит в дверь. Спокойно, уверенно, как если бы думал, что Чиён вот-вот откроет. – Что ты здесь делаешь в такой час? Сынхён поворачивается. – А, Квон Чиён! Привет, – он машет Чиёну рукой как ни в чем не бывало. – Я хочу с тобой поговорить. – В такой час? – переспрашивает Чиён. Сынхён непонимающе улыбается. – Твою мать, ты хоть знаешь, который час? – Чиён чувствует, что готов сорваться в любой момент. Дело не в том, что Сынхён не знает, который сейчас час. А Чиён уверен, что он этого не знает, хотя Сынхён не отвечает на вопрос. Он продолжает непонимающе улыбаться. И дело именно в этом. В том, что он продолжает непонимающе улыбаться. Продолжает путаться в расположении комнат в общежитии и продолжает безошибочно находить путь к порогу Чиёна. Продолжает смотреть на них, когда думает, будто они не видят. Продолжает бормотать себе под нос их имена и псевдонимы. Продолжает приходить к Чиёну. Продолжает повторять: "Я хочу с тобой поговорить". Это цикл. Понимание бьет Чиёна наотмашь.
*** Чиён облажался, и он это знает. Исправить Сынхёна невозможно, и это становится все более очевидно. Чиён ненавидит себя за то, что наорал на Сынхёна тем вечером. За то, что он даже не спросил, о чем Сынхён хочет поговорить, Чиён ненавидит себя вдвойне. Если бы он только знал! Если бы он знал, что тот несостоявшийся разговор был так важен для Сынхёна! Кто-то может сказать, что Чиён не мог этого знать, но... Сколько раз на памяти Чиёна Сынхён нарушал одно из первых правил мирного сосуществования с лидером? "Если я говорю, что меня не надо трогать, это не значит ничего, кроме того, что меня не надо трогать!" Тем вечером Сынхён нарушил это правило. Если бы Чиён знал, о чем Сынхён хотел поговорить, наверное, он смог бы помочь ему сейчас. Но он не знает. Сынхён знает. Просто не помнит.
*** Чиён просит его не приходить больше. Когда он понимает, что проблемы Сынхёна связаны не только и не столько с потерей памяти, в нем как будто что-то надламывается. Он готов жить с тем, что Сынхён едва не погиб из-за его минутной вспышки. Готов винить себя в том, что Сынхён утратил всякое представление о собственной жизни. Готов смириться с тем, что память к Сынхёну не вернется. Но это... Сынхён приходил не иногда, как казалось Чиёну, – он приходил каждый вечер. Иногда Чиён открывал ему, иногда – окликал его сзади, иногда – не приходил вообще. Сынхён был здесь, Сынхён стучал в его дверь, Сынхён хотел поговорить. Казалось, его это совсем не напрягало. Обычно он приходил в районе девяти. Если Чиёна не оказывалось на месте, Сынхён мог провести час или два у его порога, продолжая стучать, но когда Чиён окликал его, вид у него был ничуть не раздраженный – даже счастливый. – А, Квон Чиён! Привет. Я хочу с тобой поговорить. Когда Чиён думает об этом, в груди у него что-то сжимается. Так не может дальше продолжаться, и он просит Сынхёна не приходить больше. Сынхён обещает, что не придет – но приходит. Наверное, не может иначе.
*** Чиён давно перестал думать, что хуже уже не будет. Опыт последних недель доказывает, что хуже может быть всегда.
*** Сынхён больше не стесняется своего маленького сумасшествия. – А, Квон Чиён! Привет. Я хочу с тобой поговорить. Который час? – Начало двенадцатого. – Ух, – Сынхён нервно усмехается, – ничего себе! – Я не мог раньше, – мрачно откликается Чиён. – Нужно было убедиться в том, что девочки запишутся как следует. В последнее время Минзи сама не своя... – Да я не прошу тебя приходить раньше, ты что! – отмахивается Сынхён. – Я все понимаю. Чиён сбрасывает ботинки, кидает сумку на кровать, начинает медленно стягивать с себя одежду. Ветровка и шарф пропахли табаком – в стирку. Нельзя поддаваться соблазну, нельзя снова начинать курить. Фанаткам не нравится находить в сети фото своих кумиров с сигаретами в руках. Фанаткам не нравится смотреть, как их кумиры спускают свое здоровье в унитаз. – Как вообще прошла запись? – вежливо интересуется Сынхён, с ногами забираясь на его кровать. – Я устал. – Не хочешь говорить? Ясно, – Сынхён кивает, обнимает руками колени. – Кан Дэсон тоже сегодня замотанный вернулся, рухнул в постель в районе семи. Кажется, двое суток не спал, а то и больше. – Я устал, – повторяет Чиён с нажимом. Он стоит посреди спальни с пропахшей табаком ветровкой в руках и хочет курить. Учитывая, в какой беспросветный кошмар тот вечер превратил его жизнь, удивительно, что подобное желание появляется у него только сейчас. – Так ложись, – Сынхён вскакивает, подхватывает его сумку, кладет ее на стул. Отбирает у Чиёна ветровку и толкает его в направлении кровати. – Давай, раздевайся, ложись. Ты устал. – Сынхён, если я попрошу тебя уйти... Все существо Сынхёна вопит: "Не надо!", и Чиён слышит этот вопль, хотя на лице Сынхёна отражается лишь сдержанное огорчение. – Ладно, оставайся. Только одна просьба. Раз уж тебе так необходимо проводить все вечера здесь, я хочу, чтобы ты просто подумал, почему так. Может быть, это поможет. Сынхён улыбается. – Я уже думал. И я считаю, что ты ответ. Ты мне снишься.
*** – Хорошо, я – ответ, – произносит Чиён в темноте, удивляясь тому, как странно это звучит. – И я тебе снюсь. Он лег два часа назад, но, как и следовало ожидать, заснуть не может. Слова Сынхёна стучат у него в висках. "Ты ответ. Ты мне снишься. Ты ответ. Ты мне снишься". Хуже может быть всегда. – Да, – глухо отвечает Сынхён. – И что же это за сны? – Я не уверен, что могу сказать. – Почему? – Чиён начинает раздражаться. В последнее время его порог раздражительности значительно снизился. Сынхён молчит, но Чиён кожей чувствует, что он хочет ответить. Возможно, это – то самое, о чем он хотел поговорить с самого начала. Было бы круто. Но Чиён не особенно надеется. – Я вот что хочу спросить, – выдавливает Сынхён наконец. – Ты ведь мой лучший друг, верно? – Очевидно. Тебя ведь к моему порогу прибивает каждый вечер. Наверное, потому что ты считаешь меня своим лучшим другом. Чиён понимает, что не следует всего этого говорить, но он так устал. – Я не об этом. Тогда... до всего... ты был моим лучшим другом? – Не знаю, – Чиён пожимает плечом. – Наверное. Не знаю. – Я никогда не говорил с тобой ни о чем... ну, ты знаешь... интимном? У Чиёна плохое предчувствие. – Говорил, – откликается он глухо. – Правда? – в голосе Сынхёна как будто слышится облегчение, и предчувствие Чиёна усугубляется. – Значит, ты... ну... в курсе? – В курсе чего? – Того, что я... что мне... как бы это сказать...
*** – Тедди. Они вышли на служебную лестницу, Тедди позвал его обсудить пару моментов касательно нового сингла 2NE1. Чиёну нравится, что Тедди общается с ним на равных. Чиёну даже нравится, что он сам начинает потихоньку превращаться в Тедди. Работа без сна и отдыха, ночевки в студии, тексты, мелодии, записи – все это начинает выглядеть привлекательнее выступлений, фотосессий и интервью. Может быть, Тедди не так уж и не прав, когда говорит, что роль продюсера лучше роли айдола. – М? – Я закурю одну, хорошо? – Чиён протягивает к нему руку, когда Тедди уже собирается спрятать пачку в карман. – Охренел совсем? – удивленно спрашивает тот. – При чем тут это? – огрызается Чиён и щелкает пальцами. – Просто дай мне одну, хорошо? – Пошел ты, – откликается Тедди. – Слушай, у меня нервы ни к черту. Мне по-настоящему хреново. Ты себе даже отдаленно, блин, не можешь представить, как мне хреново. Все это тянется уже недели, и меня это здорово затрахало. Все почему-то думают, что я в порядке, потому что я не забрасываю к хренам работу, так вот я тебе скажу, я даже близко не в порядке. Потому что проблемы не только у Сынхёна или у Ёнбэ, с которым все носятся. Да-да, и ты тоже! Не смотри на меня так. Знаешь, у меня тоже проблемы. С этой... амнезией Сынхёна. Потому что я, блин, его ответ. – Чего? – Тедди не может сдержать смешок и роняет сигарету изо рта. – Я ответ, – Чиён разводит руками. – Я без понятия, что это значит. Тедди достает новую сигарету, затем протягивает пачку Чиёну. – Возьми, только заткнись. Чиён закуривает и откашливается. – Он гей. – Слушай, запишись к психологу, ладно? – просит Тедди. – Он гей, – повторяет Чиён. Он впервые произносит это вслух. – Кто гей? – А ты не догадываешься? Сынхён. Он говорит, что он гей. И я ему снюсь. В таких снах. – Ладно, давай сначала, – обреченно вздыхает Тедди. – Что там у вас стряслось?
*** Чиён не хочет возвращаться в общежитие, но так дальше продолжаться не может. Он не может бесконечно избегать Сынхёна, не может мириться с осуждающими взглядами Ёнбэ, и, ради всего святого, он больше не может ночевать на студийном кожаном диване. У него болит все: спина, шея, голова. Чиён хочет домой, в свою уютную постельку, – и если Сынхёну жизненно необходимо наблюдать за тем, как он спит, чтобы подпитывать свои фантазии, значит так тому и быть. Чиён возвращается в общежитие через три дня после их с Сынхёном последнего разговора. – ... с тобой поговорить, – доносится до его слуха знакомый голос, когда он выдергивает из ушей наушники-капельки. Чиён не видит Сынхёна, его силуэт теряется в темноте, но его присутствие стало настолько привычным, что Чиён даже не вздрагивает от неожиданности. – А? – Привет, – послушно повторяет Сынхён. – Я хочу с тобой поговорить. – Да-да, точно, – Чиён достает из кармана плеер, выключает его. Он избегает смотреть в сторону Сынхёна, хотя даже разглядеть его толком не может. – Ты прав, надо поговорить. Проходи. Они заходят, Чиён включает свет. Теперь он видит Сынхёна, видит, как тот устал и как хреново выглядит. Цвет лица – нездорово бледный, под глазами – темные тени, сами глаза запали, как у трупа, и только виновато поблескивают из-под длинных ресниц. – Ты на меня злишься? – глухо интересуется Сынхён. Чиён морщится и отворачивается. – Нет, – он стаскивает ботинки вместе с носками и проходит в комнату. От соприкосновения ступней с прохладным полом ему становится лучше. – Нет, я не злюсь. Просто это было неожиданно. Ну, ты знаешь. Все это. – Прости. Я думал, что говорил тебе. – Нет, – качает головой Чиён, выворачиваясь из ветровки. – Не говорил. – Тебе это неприятно? Чиён на мгновение задумывается, анализируя свои чувства. – Не знаю, – он снова морщится. – Не знаю. Наверное, нет. Дело не в этом. Слушай... сядь. Чиён плюхается на кровать и указывает Сынхёну на стул. Тот послушно садится. Выражение его лица виноватое, но какое-то... адекватное, что ли. Видно, что он не просто хочет в очередной раз поговорить с Чиёном. Кажется, они наконец-то подобрались к тому, о чем Сынхён действительно хочет поговорить. – Твоя... твои предпочтения... – начинает Чиён не очень уверенно, – и твои чувства ко мне... Я ничего об этом не знал. Если я и был твоим лучшим другом, ты, видимо, считал, что не стоит мне говорить. И, если честно... Чиён замолкает, соображая, стоит ли озвучивать свою мысль. – Что? – спрашивает Сынхён тихо. – Если честно что? – Если честно, я думаю, ты был прав. Мне действительно лучше было об этом не знать. – Прости. Я должен был спросить. Иногда мне казалось, что мы... ну, ты понимаешь. Казалось, что это не просто сны, что это могут быть воспоминания, что мы... были любовниками. – Нет! – Чиён возражает резче, чем следовало бы, и подбирает под себя ноги. – Нет. Мы не были любовниками. В глазах Сынхёна мелькает выражение острой обиды. Чиён понимает, что его защитный жест был лишним. – Извини, – бормочет он. – Я так тебе противен? – Дело не в этом. – Тогда в чем? Если дело не в этом, тогда чего ты так дергаешься? И что это значит, тебе лучше было об этом не знать? Разве ты не говорил мне, чтобы я обо всем тебе рассказывал? Что так ты сможешь помочь мне вернуть воспоминания? – Я говорил, – Чиён беспомощно разводит руками, – но, мужик, это не воспоминания, это... какие-то твои фантазии, ничего подобного никогда не происходило. – Да уж, ты бы этого не допустил, – откликается Сынхён, глядя на него, как на чужого. – Не знаешь, почему я вообще был твоим другом? Если ты даже знать ничего обо мне не хотел. – Я хотел, – оправдывается Чиён. – Я просто... не хотел знать этого, – он делает ударение на последнем слове. – А тебе не кажется, что это важно? Чиён открывает рот, но не может сходу придумать ответ. – Кажется, – произносит он через какое-то время. – Вообще-то, это просто охрененно важно, когда один прикидывается другом другого, а на самом деле... – Чиён морщится, не желая продолжать. – Прикидывается? – шипит Сынхён. – Я не прикидывался, я... – Ты уверен? Ты ведь ничего не помнишь! Ты можешь утверждать, будто обнимал меня, потому что я твой друг, а не потому, что тебе хотелось меня полапать? Сынхён смотрит на Чиёна так, как будто тот его ударил. – Как ты можешь говорить такое? – удивленно спрашивает он. – Я не... я никогда не... Чиён молчит. Он уже все сказал. Если Сынхён пойдет, напьется, а потом сядет за руль и попадет в новую аварию, Чиён ни капли не удивится. – Знаешь что? – прерывает молчание Сынхён. Его голос дрожит от боли и обиды. – Я больше не хочу с тобой разговаривать. Никогда. Он встает и выходит, хлопнув дверью. Чиён вздрагивает всем телом.
*** Последний раз они ссорились... Чиён не помнит когда. То, что произошло тем вечером, нельзя назвать полноценной ссорой. Чиён успел позабыть, каково это – быть тем, на кого злится Сынхён. Успел позабыть, как вызывающе тот умеет молчать, игнорируя приветствия. Как злобно умеет смотреть. Как больно умеет задевать плечом, проходя мимо. Хуже может быть всегда. Чувство вины всегда может усугубиться, вне зависимости от того, каким сильным и всепоглощающим оно было до этого, и Чиён выкуривает по полпачки в день, потому что его нервная система не справляется со стрессом самостоятельно. И все же есть во всем происходящем кое-что, что не может его не радовать. Цикл Сынхёна разомкнулся. Он больше не приходит.
*** Чиён ненавидит извиняться, но так дальше продолжаться не может. На этот раз он приходит к Сынхёну. Стучит в двери его спальни и замирает в ожидании ответа. – Открыто. Чиён тяжело вздыхает и заходит. – Слушай, я... – начинает он, но Сынхён перебивает его: – Джи, – улыбается он. Затем снимает наушники и вешает их на шею. Комнату наполняет приглушенная мелодия Tell Me Goodbye. Чиён замирает. В голове – ни одной мысли. Наверное, когда Сынхён очнулся в больничной палате, не помня ничего, даже собственного имени, он чувствовал что-то подобное. – Квон Чиён, – Сынхён кивает в знак приветствия. В холле горят лампы, а в его спальне царит полумрак, и он не видит лица Чиёна, стоящего спиной к свету. Лица с неясным, застывшим выражением на нем, с широко распахнутыми от удивления глазами. – Знаешь, я решил... к черту это. Ты повел себя как последняя свинья, но я должен был ожидать чего-то подобного. В конце концов, если ты и правда ничего не знал... Я просто поставил себя на твое место... – Джи, – произносит Чиён, не думая. Он не может думать. В голове – ни одной мысли. – М? – откликается Сынхён. – Джи? – Ты назвал меня Джи. Ты... ... Вспомнил. – А, это... на твоей футболке написано. Я сейчас занимаюсь английским. Врач сказал, что, видимо, мои успехи в его изучении оставляли желать лучшего... изучении английского, не врача. Ну, ты понимаешь. Говорит, что навык не сформировался, так что я... Чиён не слушает рассуждений Сынхёна. Он опускает взгляд, видит букву на своей футболке. – Прости, – шепчет он.
*** На минуту ему показалось, что все закончилось. Что к Сынхёну вернулась память. Что то, чего они так долго добивались, наконец произошло. Почему нет? Ведь Сынхён больше не приходит к его порогу. Его маленькое сумасшествие прошло, стоило им действительно поговорить о том, что его волновало. Быть может, тем вечером Сынхён приходил к Чиёну именно за этим. Быть может, он хотел признаться в своих чувствах. Быть может, состоявшийся разговор позволил ему вспомнить о разговоре несостоявшемся. А вместе с ним еще о чем-нибудь, что происходило с ним до аварии. Быть может, он начал вспоминать – и вспомнил все, и теперь у ошибки Чиёна нет никаких последствий, кроме тех, с которыми легко разобраться. Сынхён – гей? Какая ерунда! Сынхён хочет его? Подумаешь! Если он жив и здоров, и помнит о том, кем они были, то какая разница... Но нет. Нет.
*** – Прости. У Чиёна щиплет в носу, и он часто моргает, потому что боится разрыдаться. – Квон Чиён? – Прости меня, – повторяет Чиён в третий раз. – Это я виноват. – Я виноват не меньше. – Плевать, – отмахивается Чиён. – Я мог... я должен был знать. И мне правда жаль. Ты не представляешь, как мне жаль. Я каждый день думаю об этом, я не могу больше. Прости меня. Я не должен был на тебя орать. Ты ничего мне не сделал. Ты просто хотел поговорить. А я... я... Блядь! Чиён закрывает лицо руками, чувствуя, что не в состоянии сдерживать слезы. – Я не могу больше. Скажи, что ты меня прощаешь, – он с трудом может совладать с голосом, но продолжает. – Скажи, что прощаешь меня. Скажи, что все хорошо. Что все будет хорошо, что твоя гребаная память к тебе вернется. Просто скажи мне, что я должен для этого сделать, я тебе клянусь, я все сделаю. Чиён чувствует, как Сынхён обнимает его за плечи, и тычется лицом ему в шею. – Хочешь, чтобы я сдох? Я сдохну. Я не могу больше с этим жить, я так с ума сойду, – беспомощно бормочет он. – Все хорошо, – Сынхён гладит его по голове, другой рукой прикрывая дверь у него за спиной. Комната погружается в полумрак. – Ты ни в чем не виноват. – Я виноват, – бурчит Чиён. – Хорошо, ты виноват, но я тебя прощаю, в чем бы ты ни провинился. Какое-то время они стоят, обнявшись. Чиён тяжело дышит. Он елозит, чтобы высвободить прижатые груди руки и обнять Сынхёна за талию. Сынхён вздыхает и целует его в макушку. – Хочешь меня трахнуть? – спрашивает вдруг Чиён. Сынхён фыркает, и Чиён макушкой чувствует его горячее дыхание. – Ты совсем идиот? – А что такого? – огрызается Чиён. – Кажется, ты говорил, что я тебе снюсь. – И что дальше? – Да не знаю я, что дальше. Просто я... думал об этом. – И что? – Ничего, – Чиён ощетинивается и выворачивается из объятий Сынхёна. – Просто думал. – Я тоже думал, – усмехается Сынхён. – Избавь меня от подробностей, – прищуривается Чиён. – Если хочешь... – задумчиво начинает Сынхён. – Если тебе интересно... мы можем попробовать поцеловаться.
*** – От тебя пахнет мятой, – Чиён подозрительно принюхивается. Они сидят на кровати Сынхёна, касаясь друг друга коленями, их лица так близко, что они могут чувствовать дыхание друг друга. – И что? – глупо спрашивает Сынхён. Когда он говорит, запах мяты усиливается. – Ты меня ждал, что ли? – Я почистил зубы перед сном, – откликается Сынхён с ноткой раздражения в низком голосе. – Мы целоваться будем или нет? Чиён зажмуривается и сжимает губы в тонкую линию. Когда спустя несколько долгих мгновений ничего не происходит, он вытягивает губы трубочкой. – Ты шутишь, что ли? – Сынхён отстраняется, и Чиён открывает глаза. – А что такое? – Ну тебя на хрен, – Сынхён машет рукой. – Иди отсюда. – В чем дело? – возмущается Чиён. – Ты что, целоваться не умеешь? Что это такое? – Сынхён передразнивает выражение его лица, и Чиён бьет его кулаком в плечо. – А чего ты от меня хочешь? Чтобы я тебе язык в глотку засунул? – огрызается он. – Нет! Просто хочу, чтобы ты расслабился. Представь, что я девчонка. Ты ведь с девчонками целовался? – У меня была девушка. – Это не ответ. – Да целовался я! – раздражается Чиён. – Ну так и в чем проблема? – Ни в чем, – бурчит он и снова прикрывает глаза. – Дава...
*** Губы у Сынхёна горячие и мокрые, и целоваться с ним – это совсем не то же самое, что целоваться с девчонкой. Они сидят рядышком, и колено Сынхёна упирается Чиёну в бедро. Приглушенная мелодия, доносящаяся из наушников, которые Сынхён бросил на кровати, сменяется, и Чиён словно сквозь вату различает свой собственный голос: – Brand new world is coming... Остальные слова тонут во влажных звуках. Вздохи, причмокивания и тихие всхлипы наполняют полумрак комнаты. У Чиёна горит лицо, но мысли не успевают оформиться, поэтому он не понимает, что чувствует сейчас. Язык Сынхёна играет с ним, ласкает его рот, прячется за мягкими, пахнущими мятой губами, когда Чиён пытается прикоснуться к нему своим языком. Ладони Сынхёна гладят его по спине, по волосам, обнимают его лицо, кончики пальцев трогают разгоряченную кожу на шее. Чиён подается вперед, наклоняется к Сынхёну и упирается ладонью ему в бедро – непозволительно близко к паху. Сынхён всхлипывает и на мгновение прерывает поцелуй. Неловкие движения, бьющиеся друг о друга коленки, столкновения плечами, скользящие по ткани влажные ладони – вся эта неуклюжая суета забавляет Чиёна. Как если бы они боролись друг с другом, вот только их губы соприкасаются, а кожа горит огнем. Чиён пихает Сынхёна в грудь, и тот заваливается на кровать, едва не ударившись затылком о стену. – Ты чего? – беспомощно бормочет он. В полумраке черты его лица едва различимы, и когда Чиён ложится рядом с ним, то видит лишь, как сверкают его глаза да поблескивают влажные от слюны губы. Он тянется к Сынхёну, прижимается к нему, наваливается грудью ему на плечо – и они снова целуются. Это здорово. Лежать, плотно прижавшись друг к другу, обнимать друг друга, чувствовать друг друга, ласкать друг друга – это здорово. Это приятно. Это нужно им обоим. Чиёну нужно прощение, Сынхёну нужен ответ. Им обоим нужна ласка. Все в порядке, не о чем беспокоиться. Правда в том, что Чиён ни о чем и не беспокоится. Он вообще не думает. Впервые за долгое время он чувствует очаровательную легкость в голове – и больше ничего. Ни вины, ни беспокойства, ни смущения, ни даже желания продлить это блаженное состояние. Он не чувствует ничего кроме умиротворяющей пустоты внутри и Сынхёна снаружи.
*** Сынхён как уголек, завернутый в тряпку, – горячий-горячий под слоями одежды. Чиён тянет вниз молнию на его толстовке. Он почти полностью взобрался на Сынхёна, и они продолжают целоваться, и Сынхён гладит его, как будто боится проявить инициативу и ненароком спугнуть свою удачу. Чиён разворачивает его, как подарок: расстегивает толстовку, задирает футболку, прикасается к обнажившейся коже. Он прерывает поцелуй и, выпрямившись, садится на Сынхёна сверху. Когда тот не может сдержать стона, Чиён фыркает и сползает вниз по его бедрам так, чтобы вставший член Сынхёна не упирался ему в зад. Раскрытыми ладонями он проводит по обнаженной коже Сынхёна от груди до пояса спортивных штанов. Сынхён дергается, пытается приподнять бедра, но вес Чиёна мешает ему это сделать. – Здорово тебя разукрасило, – комментирует Чиён. Кончики его пальцев невесомо скользят по гладкой коже Сынхёна, спотыкаются о бугры свежих еще шрамов. Чиён прослеживает их по всей длине: они неаккуратные, ощетинившиеся, злые. Сынхён судорожно вздыхает. – Больно? – Нет. Чиён наклоняется, чтобы прикоснуться к его коже губами. Линии ключиц. Углубление между ними. Оно безвкусное, чистое и теплое. Чиён спускается ниже. Сынхён часто дышит и вздрагивает, когда язык Чиёна скользит вниз по его груди. Его руки обхватывают ягодицы Чиёна, гладят их – и Чиён вскидывается, почувствовав, что Сынхён хочет перехватить инициативу. Он елозит, стараясь скинуть с себя его руки, и в конце концов приземляется прямо на твердую выпуклость на штанах Сынхёна. Удовольствие на секунду оглушает их обоих, и они стонут, не в силах сдержаться. Чиён ритмично покачивает бедрами, словно в танце, и от каждого движения по его телу пробегает удушливая волна. Он часто дышит и с нажимом проводит ладонями по груди и животу Сынхёна. Это еще не секс, но удовольствие уже реальное, и Чиён не видит причин останавливаться. Он видит только Сынхёна, распластанного под ним. Видит черты его лица, исказившиеся от наслаждения. Видит изуродованную шрамами кожу на груди. Видит дорожку волос, протянувшуюся от пупка к паху. Чиён сам лезет к нему в штаны, пробирается пальцами под резинку трусов и, освободив член Сынхёна от одежды, какое-то время просто держит его в руке. Он еще ничего не делает, но Сынхёну уже все нравится – он запрокидывает голову и стонет, кусая губы. Чиён не сразу соображает, что от него требуется, хотя, казалось бы, с этим проблем возникать не должно. Вес в ладони непривычен, а каждое движение заставляет Сынхёна реагировать, так что сориентироваться не так-то просто, но Чиён отбрасывает сомнения, когда хриплый голос подгоняет его: – Пожалуйста... Еще... Чиён сжимает ладонь и несколько раз проводит ею по всей длине ствола, когда вдруг чувствует прикосновение пальцев Сынхёна. Они ползают по низу его живота в поисках пуговицы на брюках. Чиён сбивается с заданного ритма, отпихивает руки Сынхёна и дрожащими пальцами расстегивает злополучную пуговицу – и молнию заодно. Он приспускает брюки вместе с трусами и на короткое время забывается, лаская себя. Сынхён привлекает его внимание недовольным стоном, и Чиён прижимается к нему, чувствуя, как от соприкосновения они оба вздрагивают. Это еще не секс, но удовольствие уже такое острое, что Чиён понимает, долго они не протянут. Он обхватывает их одной рукой и возобновляет движения бедрами. Когда пальцы Сынхёна ложатся сверху на его ладонь, он открывает глаза и видит, как тот запрокидывает голову, – и будто тень мелькает в пустоте. Мать твою, какого же хрена происходит? Сынхён вскидывает бедра в последний раз и протяжно стонет. Чиён сжимает ладонь сильнее и кончает всего лишь секундой позже.
*** Они лежат рядом, тяжело дыша. Чиён не узнает мелодию, доносящуюся из брошенных Сынхёном наушников, но тянуться за плеером, чтобы посмотреть название композиции, ему лень. Ему даже штаны лень застегивать. Все тело сковала странная истома. – Ты думал, это поможет мне вспомнить? – спрашивает вдруг Сынхён. Чиён раздумывает над ответом. – Неа, – откликается он через некоторое время. Они лежат рядом, и постепенно их дыхание приходит в норму, но Чиён все равно отказывается шевелиться. – А что, помогло? – спрашивает он.
автор я так надеялся, что схожую заявку кто-то выполнит в прошлом туре, а тут вы! и такой влюбленный Сынхён~~ просто суперский текст, спасибо огромное!
АВТОР!!! Я просто поклоняюсь Вам. Без шуток и ёрничанья - Вы глубоко и искренне меня восхитили. Я столько удовольствия получил читая, что даже сложно сказать. У меня сердце билось быстрее, когда читал Вас. Настолько чисто, глубоко, сильно и тепло написано, потрясающе, здорово-здорово-здорово-здорово-здорово. Не нашел ни одного фальшивого места, ничего не резануло, точно, уверенно и чудесно. Спасибо за этот текст. Вы меня покорили и подарили мне вот такой кусок счастья. Испытываю к Вам чувство огромной нежности и благодарности. Спасибо!
Мне никогда не нравился никто, кроме меня самого. И теперь любить кого-то еще - весьма прискорбно. А тот факт, что этот человек ты... раздражает меня еще больше.
Всем большое спасибо за отзывы! Я очень рада, что мой текст пришелся ко двору.
Открываться до конца тура запрещено правилами, так что... сами понимаете. ^^
Гость 09:40 Мне показалось, что хитрый план III тура как раз и состоял в том, чтобы собрать неудовлетворенные кинки, упорядочить их как-то и посмотреть, может, на этот раз у авторов что-нибудь срастется.
Shiwasu Вы меня прямо засмущали, спасибо вам большое за такие теплые слова!
Дорогейший автор, я преданно и терпеливо буду Вас ждать, потому что хочу просто узнать, кто же Вы :] Перечитал сейчас раз в третий - не надоедает. Вам очень верится)
автор, великолепно. как продержаны характеры и атмосфера. и, автор, всегда восхищаюсь и завидую, завидуююю людьми, которые умеют хорошо прописывать диалоги. спасибо, в общем
просто... вау! слов нет! не хотела читать сначала) штамповое слово - амнезия меня отпугивало, но... это очень-очень-очень здорово! спасибо большое за доставленное удовольствие!
Спасибо большое всем за теплые слова! Очень рада, что мой текст вам понравился. Мне жаль, что не получилось уложиться в сроки третьего тура, но, со своей стороны, я хотела бы попробовать написать еще два текста, так что... думаю, раскрываться еще рано. ^^
-
-
22.11.2010 в 23:36Кинк: амнезия.
Персонажи: BIG BANG. G-Dragon (Квон Чиён), T.O.P (Чве Сынхён).
***
Чиён облажался. И он это знает.
Тем вечером Чиён наорал на Сынхёна. Что-то у него не клеилось, Чиён уже не помнит что именно. Не то разрозненные строчки не желали складываться в текст песни, не то горло болело после записи, не то еще какая ерунда. Чиён помнит только, что злой он был, как черт, и потому решил избавить общество от своего присутствия и заперся в собственной спальне. Сейчас ему кажется, что он сидел на кровати с блокнотом на коленях, но Чиён понимает, что подобным воспоминаниям нельзя верить. Просто больше всего его бесит, когда ему мешают писать, вот он и старается представить все так, будто Сынхён сам напросился.
Не то чтобы Сынхён не напрашивался. Ведь все знают, что есть моменты, когда лидера лучше не трогать. Так какого же черта он приперся?
Каждый раз, когда Чиён вспоминает об этом, он ловит себя на самооправдании. Это жалко, но он ничего не может с собой поделать. Чиён ненавидит лажать.
Это не так уж и плохо. В сущности, его успех в YG Entertainment объясняется тем, что он ненавидит лажать и обычно прикладывает все усилия для того, чтобы исправить ошибку, единожды ее совершив.
Но он не может исправить Сынхёна.
***
Самые жуткие воспоминания связаны с больницей.
***
Первое – это девушка-медсестра с блокнотом в руках.
В ней нет ничего особенного, она даже не такая страшная, как можно подумать просто потому, что речь идет о жутких воспоминаниях. Совсем нет, девушка как девушка, Чиён ее даже не запомнил. Гораздо четче в его память врезался блокнот: твердая обложка, дорогая плотная бумага, ленточка-закладка с бусинкой на конце. Держа блокнот двумя руками (руки чуть подрагивали, должно быть, от волнения), девушка протягивала его Чиёну. Догадаться, чего она хочет, было нетрудно. И все же Чиён отказывался в это верить.
– Прошу прощения? – опасным голосом переспросил он.
– Вы не могли бы...
– Давайте лучше я! Для кого подписать?
Ёнбэ (ворот свитера натянут по самые глаза, а бейсболка скрывает характерную прическу, которая не меняется уже несколько лет) перехватил блокнот до того, как он успел врезаться Чиёну в грудь, и, придерживая девушку под локоть, отошел с ней на безопасное расстояние. Чиён поймал ее разочарованный взгляд и отвернулся.
В нескольких метрах от них команда первоклассных хирургов выковыривала из Сынхёна мелкие детали его собственной разбитой машины – и прочими способами боролась за его жизнь. Девушка-медсестра с блокнотом в руках желала получить свидетельство своей причастности к кумиру.
Чиён представил, какими будут тиражи последнего альбома, если Сынхён сейчас умрет, – и его затошнило.
***
Второе – это Сынхён на больничной койке.
Он вежливо улыбается, он кивает, он говорит:
– Ты Квон Чиён. Здравствуй, Квон Чиён.
Слова "потеря эпизодической памяти" начинают соотноситься в голове Чиёна с конкретной ситуацией. В устах наблюдающего врача Сынхёна они не значили ничего.
– Ваш друг не помнит того, что происходило с ним в течение жизни.
Рассказы Сынри звучали более красочно. Тем вечером они с Дэсоном где-то болтались, их телефоны не отвечали, и Чиён, наверное, паниковал бы, если бы мог. Если бы не был занят тем, чтобы придумывать себе новые и новые оправдания и убеждать себя в собственной непричастности к произошедшему. Он посвятил этому чудесному занятию весь тот вечер – и все последующие. Где-то в глубине души он упивался чувством вины. Позже состояние ненависти к себе превратилось в рутину и утратило былое великолепие. Суть не в этом.
Суть в том, что Сынри тоже чувствовал себя виноватым. Вернее, делал вид, что чувствовал. И дураку понятно, что околачиваясь вместе с Чиёном и Ёнбэ в больничном коридоре, ни он, ни Дэсон не принесли бы пользы, но... так принято, чтобы дружная корейская группа айдолов дружно переживала за своего товарища, находящегося при смерти. Сынри с Дэсоном это дело пробакланили, так что пусть чувствуют себя виноватыми. Так принято.
Дабы чувство вины не сожрало его с потрохами (добавьте здесь громкое "Ха!" от Чиёна), Сынри вызвался первым выбить себе окно в расписании и навестить Сынхёна.
– На самом деле, это... Чувак, он ничего не помнит. Понимаешь? Ничего. Он сидит там с этим плеером и с этими журналами, и с этими артбуками, и он читает все это, и он цитирует тебе твои же фразы, и так смотрит на тебя. А потом открывает какие-нибудь фотки и тычет пальцем во всех подряд. Кто это? А это? Чувак, он даже себя самого не узнает на этих фотках. Как будто забыл, как выглядит! Нормально?
Нет. Ненормально. Представить себе такое едва ли возможно, но Чиён думал, что представляет. Пошлите Чиёну из прошлого громкое "Ха!" от Чиёна из настоящего.
Когда Чиён видит Сынхёна на больничной койке – и понимание того, что такое потеря эпизодической памяти, в одно мгновение наваливается на него всем своим весом, он хочет сбежать.
– Заходи, Квон Чиён. Я хочу с тобой поговорить.
***
Да, он сказал: "Я хочу с тобой поговорить". Сынхён всегда был мягким, спокойным, немного осторожным. Никаких ультимативных "Нам надо поговорить!" в духе Сынри. "Я хочу с тобой поговорить".
Сейчас, когда Чиён вспоминает о том вечере, он не может понять, почему так разозлился тогда. Сынхён всего лишь хотел поговорить. А Чиён даже не спросил о чем – и теперь он никогда этого не узнает.
***
Третье – это мать Сынхёна.
Бледный призрак с вечно заплаканными глазами. Она сидит в углу палаты, она всегда здесь, вне зависимости от часов посещения. Собственно, поэтому Чиён и считает ее призраком. Ее как будто не видит никто, кроме него. Возможно, ее не видит даже Сынхён. Или же ее слезы не имеют на него никакого воздействия, потому что в один из первых визитов в больницу Чиён узнает, что Сынхён решил вернуться в группу.
Новость застает Чиёна врасплох. Ему и в голову не приходил такой расклад, и он не успел продумать слова отказа. А Сынхёну надо отказать, Чиён это знает. Ему даже не нужно представлять хитрые, близко посаженные глаза президента Яна и то, как они блеснут в тени козырька его кепки, когда он скажет:
– Ты должен объяснить ему, что это невозможно.
Ничего не нужно представлять – и так понятно, что Сынхёну не место в BIG BANG. Он просто не член группы, вот и все. Он не Ти Оу Пи, не Тап, не Таби. Все то множество масок, о которых он так заумно распространялся в своих интервью, разбилось на еще большее множество осколков – и их хирургическим путем удалили из его организма. Вместе с мелкими деталями разбитой машины.
Ти Оу Пи не хотел быть настоящим на сцене. Сынхён не может быть никаким другим – только настоящим. У него и настоящим-то пока не очень получается. Ему есть чем заняться. Он может по частям собирать то, кем он был, и то, кем он хочет остаться в будущем. Какой BIG BANG?!
Мать Сынхёна отвела Чиёна в сторону, когда они вместе вышли в коридор. На памяти Чиёна это был первый и последний раз, когда она покинула палату сына. В день, когда они с ребятами приехали забирать Сынхёна из больницы, ее там уже не было.
– Ты должен объяснить моему мальчику, что ему лучше вернуться домой. Я не понимаю, в чем тут дело, но тебе он доверяет больше, чем мне. Несмотря на то, что я его мать. Врач говорил, что с тобой ему проще, поскольку вы сверстники. К тому же через многое прошли вместе... Врач считает, что ты можешь рассказать Сынхёну больше, чем я. Наверное, это правда. Но я хочу, чтобы ты объяснил ему. Он должен вернуться домой.
Чиён пообещал, что так и сделает. И даже поверил в это.
***
Чиён облажался. И он это знает.
Чувство вины не покидает его ни днем, ни ночью. Оно всегда с ним: на концертах, на фотосессиях, в студии. Они дают интервью, речь заходит о состоянии Сынхёна, Ёнбэ отводит глаза, Чиён улыбается в камеру и кладет руку Ёнбэ на плечо.
Чиёну хочется думать, что это воля президента Яна приклеивает ему на лицо эту улыбку. Улыбка как бы говорит: "Нам трудно, но мы справимся, и поддержка наших фанатов много для нас значит". Правда в том, что воля президента Яна Чиёну давно уже не нужна. Он сам знает, как лучше для дела, и почти всегда обходится без чьих-либо советов. Президент Ян тут ни при чем, хотя он глубоко проник в подкорку Чиёна. Президент Ян вообще был против (как Чиён и предполагал) того, чтобы Сынхён остался в группе. Но Чиён его убедил. На том языке, который президенту понятен.
– Разве разумно отказываться от той поддержки фанатов, которая неизбежна в сложившейся ситуации? Я люблю Сынхёна, и мне жаль, что с ним произошло такое, но согласитесь, это послужило рекламой группе. Если Сынхён отправится домой, разве это не будет выглядеть так, будто мы сбросили его со счетов, как только с ним произошло несчастье? Он ведь хочет остаться.
Наверное, после таких слов стоило прополоскать рот.
Так почему же глаза отводит Ёнбэ? Все по той же причине. Ёнбэ чувствует себя виноватым.
Ха!
Тем вечером они с Сынхёном пропустили по паре пива перед теликом, затем Сынхёну пришла в голову какая-то гениальная мысль, он сорвался с места и куда-то побежал. Спустя какое-то время – вернулся, резко попрощался с Ёнбэ и сказал, что прокатится в студию. В нем было не больше литра пива, но Ёнбэ все равно полез его останавливать. Вот только Сынхён не остановился. В своих рассказах Ёнбэ рисует нешуточные баталии в прихожей и на лестничной клетке, но Чиён все равно представляет себе эту стычку перекатыванием морских котиков на каменистом пляже. Что Сынхён, что Ёнбэ слишком мягкие для того, чтобы действительно...
Для того чтобы наорать на человека, который просто пришел поговорить. Чтобы захлопнуть дверь у него перед носом. Чтобы стать причиной чего-то большего, чем просто плохое настроение.
Ёнбэ думает, что эта причина – он. Чиён думает, что если Ёнбэ чего и причина, так это множественных оргазмов у несовершеннолетних девочек, стадами сбегающихся на его сольные концерты.
Но версия Ёнбэ принята, так сказать, официально, а потому Ёнбэ отводит глаза, а Чиён улыбается в камеру, хотя знает, что это он облажался.
Но это знает только он один.
-
-
22.11.2010 в 23:38Сынхён повредился головой.
Не то чтобы это бросалось в глаза, но постепенно Чиён начинает замечать... всякое. Пустой взгляд там, непонимающая улыбка здесь – и Чиён настораживается, как хищник, притаившийся в траве. Сердце как будто спотыкается, делает лишний удар, начинает биться быстрее.
Умом Чиён понимал, как ничтожно мала вероятность того, что память Сынхёна полностью восстановится, как только его привезут из больницы в общежитие, однако в глубине души до последнего надеялся на это.
***
Иногда Сынхён непонимающе улыбается. Иногда путает створки стенного шкафа с дверьми в собственную комнату. Иногда покачивает головой в знак одобрения, услышав по радио Turn It Up.
– Хороший бит. Что-то знакомое.
– Да, знакомое, – откликаясь на вполне невинную реплику Сынхёна, Чиён весь подбирается.
***
Иногда, когда Сынхён думает, что никто его не видит, он смотрит на них и что-то бормочет одними губами.
– Дон Ёнбэ. Тэян. Сол. Солар.
Чиён поворачивается на едва различимый шепот и видит, как Сынхён сосредоточенно разглядывает Ёнбэ.
– Восемнадцатое мая тысяча девятьсот...
– Что ты делаешь? – спрашивает Чиён резко. Его голос звучит грубее, чем ему хотелось бы.
Сынхён вздрагивает и затравленно улыбается.
– Просто... это... Я так много нового узнал за последнее время. О себе и о вас, парни. Просто не хочу запутаться.
– Прошел уже месяц, – замечает Чиён. – Хочешь сказать, что за месяц ты не запомнил, как кого из нас зовут? Не говори ерунды, – Чиён улыбается, надеясь, что улыбка скрасит впечатление от его слов.
Ему не стоило говорить этого. Нельзя давить на Сынхёна, так сказал его наблюдающий врач. Они должны помочь ему адаптироваться. Они должны показать ему, что он по-прежнему любим несмотря на то, что с ним произошло.
– Я просто... – Сынхён начинает оправдываться. – Я... Извини, пожалуйста.
Чиён чувствует себя последним дерьмом. Наказы наблюдающего врача Сынхёна стучат у него в висках. Виноватый вид самого Сынхёна раздражает. Чиён чувствует себя виноватым двадцать четыре часа в сутки, и последнее, чего ему хочется, – это быть тем, кто давит на Сынхёна.
– Мне больше так не делать? – спрашивает тот.
– Как хочешь, – пожимает плечами Чиён и поднимается, чтобы уйти.
***
Иногда Сынхён приходит к Чиёну, потому что хочет поговорить. Он путает створки стенного шкафа с дверьми в собственную комнату, но на пути к порогу Чиёна он еще ни разу не ошибся.
Сперва Чиён радовался его визитам. Они казались ему знаком того, что к Сынхёну возвращается память.
Если во Вселенной существует способ, как Чиён мог бы исправить ошибку, которую совершил тем вечером, то, должно быть, проводить время с Сынхёном и помогать ему вспоминать – это тот самый способ. И Чиён отдается этому занятию целиком. Когда Сынхён стучит в его дверь, весь мир для него пропадает. Они часами сидят на кровати Чиёна, разговаривают, листают журналы, разговаривают, слушают музыку, разговаривают, подпевают собственным голосам, доносящимся из колонок, разговаривают...
Проходит несколько недель, и ничего не меняется.
***
Это неправда. Меняется все.
Прежде всего, Чиён замечает, что Сынхён повредился головой. Кто-то может сказать, что он просто потерял память. В свои двадцать с небольшим он стал человек – обложка книги, куда все его близкие стремятся поскорее вклеить страницы со своими именами и рассказами о себе, не заботясь ни о порядке следования этих самых страниц, ни об их содержании. Что уж говорить об элементарной аккуратности. Сынхён беззащитен под напором любящих его людей, и поэтому его представления о себе, о собственном прошлом, об окружающих настолько хаотичны, что напоминают не книгу, а корзину для бумаг. Кто-то может сказать, что тут любой чувствовал бы себя не в своей тарелке. Но Чиён знает, что дело не только в этом.
Однажды Чиён возвращается домой в половину первого ночи и видит на своем пороге Сынхёна. Тот стучит в дверь. Спокойно, уверенно, как если бы думал, что Чиён вот-вот откроет.
– Что ты здесь делаешь в такой час?
Сынхён поворачивается.
– А, Квон Чиён! Привет, – он машет Чиёну рукой как ни в чем не бывало. – Я хочу с тобой поговорить.
– В такой час? – переспрашивает Чиён.
Сынхён непонимающе улыбается.
– Твою мать, ты хоть знаешь, который час? – Чиён чувствует, что готов сорваться в любой момент.
Дело не в том, что Сынхён не знает, который сейчас час. А Чиён уверен, что он этого не знает, хотя Сынхён не отвечает на вопрос. Он продолжает непонимающе улыбаться. И дело именно в этом.
В том, что он продолжает непонимающе улыбаться. Продолжает путаться в расположении комнат в общежитии и продолжает безошибочно находить путь к порогу Чиёна. Продолжает смотреть на них, когда думает, будто они не видят. Продолжает бормотать себе под нос их имена и псевдонимы. Продолжает приходить к Чиёну. Продолжает повторять: "Я хочу с тобой поговорить".
Это цикл. Понимание бьет Чиёна наотмашь.
***
Чиён облажался, и он это знает.
Исправить Сынхёна невозможно, и это становится все более очевидно.
Чиён ненавидит себя за то, что наорал на Сынхёна тем вечером. За то, что он даже не спросил, о чем Сынхён хочет поговорить, Чиён ненавидит себя вдвойне. Если бы он только знал!
Если бы он знал, что тот несостоявшийся разговор был так важен для Сынхёна! Кто-то может сказать, что Чиён не мог этого знать, но... Сколько раз на памяти Чиёна Сынхён нарушал одно из первых правил мирного сосуществования с лидером? "Если я говорю, что меня не надо трогать, это не значит ничего, кроме того, что меня не надо трогать!"
Тем вечером Сынхён нарушил это правило.
Если бы Чиён знал, о чем Сынхён хотел поговорить, наверное, он смог бы помочь ему сейчас. Но он не знает.
Сынхён знает. Просто не помнит.
***
Чиён просит его не приходить больше.
Когда он понимает, что проблемы Сынхёна связаны не только и не столько с потерей памяти, в нем как будто что-то надламывается. Он готов жить с тем, что Сынхён едва не погиб из-за его минутной вспышки. Готов винить себя в том, что Сынхён утратил всякое представление о собственной жизни. Готов смириться с тем, что память к Сынхёну не вернется. Но это...
Сынхён приходил не иногда, как казалось Чиёну, – он приходил каждый вечер. Иногда Чиён открывал ему, иногда – окликал его сзади, иногда – не приходил вообще. Сынхён был здесь, Сынхён стучал в его дверь, Сынхён хотел поговорить.
Казалось, его это совсем не напрягало. Обычно он приходил в районе девяти. Если Чиёна не оказывалось на месте, Сынхён мог провести час или два у его порога, продолжая стучать, но когда Чиён окликал его, вид у него был ничуть не раздраженный – даже счастливый.
– А, Квон Чиён! Привет. Я хочу с тобой поговорить.
Когда Чиён думает об этом, в груди у него что-то сжимается. Так не может дальше продолжаться, и он просит Сынхёна не приходить больше.
Сынхён обещает, что не придет – но приходит. Наверное, не может иначе.
***
Чиён давно перестал думать, что хуже уже не будет. Опыт последних недель доказывает, что хуже может быть всегда.
***
Сынхён больше не стесняется своего маленького сумасшествия.
– А, Квон Чиён! Привет. Я хочу с тобой поговорить. Который час?
– Начало двенадцатого.
– Ух, – Сынхён нервно усмехается, – ничего себе!
– Я не мог раньше, – мрачно откликается Чиён. – Нужно было убедиться в том, что девочки запишутся как следует. В последнее время Минзи сама не своя...
– Да я не прошу тебя приходить раньше, ты что! – отмахивается Сынхён. – Я все понимаю.
Чиён сбрасывает ботинки, кидает сумку на кровать, начинает медленно стягивать с себя одежду. Ветровка и шарф пропахли табаком – в стирку. Нельзя поддаваться соблазну, нельзя снова начинать курить. Фанаткам не нравится находить в сети фото своих кумиров с сигаретами в руках. Фанаткам не нравится смотреть, как их кумиры спускают свое здоровье в унитаз.
– Как вообще прошла запись? – вежливо интересуется Сынхён, с ногами забираясь на его кровать.
– Я устал.
– Не хочешь говорить? Ясно, – Сынхён кивает, обнимает руками колени. – Кан Дэсон тоже сегодня замотанный вернулся, рухнул в постель в районе семи. Кажется, двое суток не спал, а то и больше.
– Я устал, – повторяет Чиён с нажимом. Он стоит посреди спальни с пропахшей табаком ветровкой в руках и хочет курить. Учитывая, в какой беспросветный кошмар тот вечер превратил его жизнь, удивительно, что подобное желание появляется у него только сейчас.
– Так ложись, – Сынхён вскакивает, подхватывает его сумку, кладет ее на стул. Отбирает у Чиёна ветровку и толкает его в направлении кровати. – Давай, раздевайся, ложись. Ты устал.
– Сынхён, если я попрошу тебя уйти...
Все существо Сынхёна вопит: "Не надо!", и Чиён слышит этот вопль, хотя на лице Сынхёна отражается лишь сдержанное огорчение.
– Ладно, оставайся. Только одна просьба. Раз уж тебе так необходимо проводить все вечера здесь, я хочу, чтобы ты просто подумал, почему так. Может быть, это поможет.
Сынхён улыбается.
– Я уже думал. И я считаю, что ты ответ. Ты мне снишься.
-
-
22.11.2010 в 23:41– Хорошо, я – ответ, – произносит Чиён в темноте, удивляясь тому, как странно это звучит. – И я тебе снюсь.
Он лег два часа назад, но, как и следовало ожидать, заснуть не может. Слова Сынхёна стучат у него в висках. "Ты ответ. Ты мне снишься. Ты ответ. Ты мне снишься".
Хуже может быть всегда.
– Да, – глухо отвечает Сынхён.
– И что же это за сны?
– Я не уверен, что могу сказать.
– Почему? – Чиён начинает раздражаться. В последнее время его порог раздражительности значительно снизился.
Сынхён молчит, но Чиён кожей чувствует, что он хочет ответить. Возможно, это – то самое, о чем он хотел поговорить с самого начала. Было бы круто. Но Чиён не особенно надеется.
– Я вот что хочу спросить, – выдавливает Сынхён наконец. – Ты ведь мой лучший друг, верно?
– Очевидно. Тебя ведь к моему порогу прибивает каждый вечер. Наверное, потому что ты считаешь меня своим лучшим другом.
Чиён понимает, что не следует всего этого говорить, но он так устал.
– Я не об этом. Тогда... до всего... ты был моим лучшим другом?
– Не знаю, – Чиён пожимает плечом. – Наверное. Не знаю.
– Я никогда не говорил с тобой ни о чем... ну, ты знаешь... интимном?
У Чиёна плохое предчувствие.
– Говорил, – откликается он глухо.
– Правда? – в голосе Сынхёна как будто слышится облегчение, и предчувствие Чиёна усугубляется. – Значит, ты... ну... в курсе?
– В курсе чего?
– Того, что я... что мне... как бы это сказать...
***
– Тедди.
Они вышли на служебную лестницу, Тедди позвал его обсудить пару моментов касательно нового сингла 2NE1. Чиёну нравится, что Тедди общается с ним на равных. Чиёну даже нравится, что он сам начинает потихоньку превращаться в Тедди. Работа без сна и отдыха, ночевки в студии, тексты, мелодии, записи – все это начинает выглядеть привлекательнее выступлений, фотосессий и интервью. Может быть, Тедди не так уж и не прав, когда говорит, что роль продюсера лучше роли айдола.
– М?
– Я закурю одну, хорошо? – Чиён протягивает к нему руку, когда Тедди уже собирается спрятать пачку в карман.
– Охренел совсем? – удивленно спрашивает тот.
– При чем тут это? – огрызается Чиён и щелкает пальцами. – Просто дай мне одну, хорошо?
– Пошел ты, – откликается Тедди.
– Слушай, у меня нервы ни к черту. Мне по-настоящему хреново. Ты себе даже отдаленно, блин, не можешь представить, как мне хреново. Все это тянется уже недели, и меня это здорово затрахало. Все почему-то думают, что я в порядке, потому что я не забрасываю к хренам работу, так вот я тебе скажу, я даже близко не в порядке. Потому что проблемы не только у Сынхёна или у Ёнбэ, с которым все носятся. Да-да, и ты тоже! Не смотри на меня так. Знаешь, у меня тоже проблемы. С этой... амнезией Сынхёна. Потому что я, блин, его ответ.
– Чего? – Тедди не может сдержать смешок и роняет сигарету изо рта.
– Я ответ, – Чиён разводит руками. – Я без понятия, что это значит.
Тедди достает новую сигарету, затем протягивает пачку Чиёну.
– Возьми, только заткнись.
Чиён закуривает и откашливается.
– Он гей.
– Слушай, запишись к психологу, ладно? – просит Тедди.
– Он гей, – повторяет Чиён. Он впервые произносит это вслух.
– Кто гей?
– А ты не догадываешься? Сынхён. Он говорит, что он гей. И я ему снюсь. В таких снах.
– Ладно, давай сначала, – обреченно вздыхает Тедди. – Что там у вас стряслось?
***
Чиён не хочет возвращаться в общежитие, но так дальше продолжаться не может. Он не может бесконечно избегать Сынхёна, не может мириться с осуждающими взглядами Ёнбэ, и, ради всего святого, он больше не может ночевать на студийном кожаном диване. У него болит все: спина, шея, голова. Чиён хочет домой, в свою уютную постельку, – и если Сынхёну жизненно необходимо наблюдать за тем, как он спит, чтобы подпитывать свои фантазии, значит так тому и быть.
Чиён возвращается в общежитие через три дня после их с Сынхёном последнего разговора.
– ... с тобой поговорить, – доносится до его слуха знакомый голос, когда он выдергивает из ушей наушники-капельки. Чиён не видит Сынхёна, его силуэт теряется в темноте, но его присутствие стало настолько привычным, что Чиён даже не вздрагивает от неожиданности.
– А?
– Привет, – послушно повторяет Сынхён. – Я хочу с тобой поговорить.
– Да-да, точно, – Чиён достает из кармана плеер, выключает его. Он избегает смотреть в сторону Сынхёна, хотя даже разглядеть его толком не может. – Ты прав, надо поговорить. Проходи.
Они заходят, Чиён включает свет. Теперь он видит Сынхёна, видит, как тот устал и как хреново выглядит. Цвет лица – нездорово бледный, под глазами – темные тени, сами глаза запали, как у трупа, и только виновато поблескивают из-под длинных ресниц.
– Ты на меня злишься? – глухо интересуется Сынхён.
Чиён морщится и отворачивается.
– Нет, – он стаскивает ботинки вместе с носками и проходит в комнату. От соприкосновения ступней с прохладным полом ему становится лучше. – Нет, я не злюсь. Просто это было неожиданно. Ну, ты знаешь. Все это.
– Прости. Я думал, что говорил тебе.
– Нет, – качает головой Чиён, выворачиваясь из ветровки. – Не говорил.
– Тебе это неприятно?
Чиён на мгновение задумывается, анализируя свои чувства.
– Не знаю, – он снова морщится. – Не знаю. Наверное, нет. Дело не в этом. Слушай... сядь.
Чиён плюхается на кровать и указывает Сынхёну на стул. Тот послушно садится. Выражение его лица виноватое, но какое-то... адекватное, что ли. Видно, что он не просто хочет в очередной раз поговорить с Чиёном. Кажется, они наконец-то подобрались к тому, о чем Сынхён действительно хочет поговорить.
– Твоя... твои предпочтения... – начинает Чиён не очень уверенно, – и твои чувства ко мне... Я ничего об этом не знал. Если я и был твоим лучшим другом, ты, видимо, считал, что не стоит мне говорить. И, если честно...
Чиён замолкает, соображая, стоит ли озвучивать свою мысль.
– Что? – спрашивает Сынхён тихо. – Если честно что?
– Если честно, я думаю, ты был прав. Мне действительно лучше было об этом не знать.
– Прости. Я должен был спросить. Иногда мне казалось, что мы... ну, ты понимаешь. Казалось, что это не просто сны, что это могут быть воспоминания, что мы... были любовниками.
– Нет! – Чиён возражает резче, чем следовало бы, и подбирает под себя ноги. – Нет. Мы не были любовниками.
В глазах Сынхёна мелькает выражение острой обиды. Чиён понимает, что его защитный жест был лишним.
– Извини, – бормочет он.
– Я так тебе противен?
– Дело не в этом.
– Тогда в чем? Если дело не в этом, тогда чего ты так дергаешься? И что это значит, тебе лучше было об этом не знать? Разве ты не говорил мне, чтобы я обо всем тебе рассказывал? Что так ты сможешь помочь мне вернуть воспоминания?
– Я говорил, – Чиён беспомощно разводит руками, – но, мужик, это не воспоминания, это... какие-то твои фантазии, ничего подобного никогда не происходило.
– Да уж, ты бы этого не допустил, – откликается Сынхён, глядя на него, как на чужого. – Не знаешь, почему я вообще был твоим другом? Если ты даже знать ничего обо мне не хотел.
– Я хотел, – оправдывается Чиён. – Я просто... не хотел знать этого, – он делает ударение на последнем слове.
– А тебе не кажется, что это важно?
Чиён открывает рот, но не может сходу придумать ответ.
– Кажется, – произносит он через какое-то время. – Вообще-то, это просто охрененно важно, когда один прикидывается другом другого, а на самом деле... – Чиён морщится, не желая продолжать.
– Прикидывается? – шипит Сынхён. – Я не прикидывался, я...
– Ты уверен? Ты ведь ничего не помнишь! Ты можешь утверждать, будто обнимал меня, потому что я твой друг, а не потому, что тебе хотелось меня полапать?
Сынхён смотрит на Чиёна так, как будто тот его ударил.
– Как ты можешь говорить такое? – удивленно спрашивает он. – Я не... я никогда не...
Чиён молчит. Он уже все сказал. Если Сынхён пойдет, напьется, а потом сядет за руль и попадет в новую аварию, Чиён ни капли не удивится.
– Знаешь что? – прерывает молчание Сынхён. Его голос дрожит от боли и обиды. – Я больше не хочу с тобой разговаривать. Никогда.
Он встает и выходит, хлопнув дверью. Чиён вздрагивает всем телом.
***
Последний раз они ссорились... Чиён не помнит когда. То, что произошло тем вечером, нельзя назвать полноценной ссорой.
Чиён успел позабыть, каково это – быть тем, на кого злится Сынхён. Успел позабыть, как вызывающе тот умеет молчать, игнорируя приветствия. Как злобно умеет смотреть. Как больно умеет задевать плечом, проходя мимо.
Хуже может быть всегда. Чувство вины всегда может усугубиться, вне зависимости от того, каким сильным и всепоглощающим оно было до этого, и Чиён выкуривает по полпачки в день, потому что его нервная система не справляется со стрессом самостоятельно. И все же есть во всем происходящем кое-что, что не может его не радовать.
Цикл Сынхёна разомкнулся. Он больше не приходит.
-
-
22.11.2010 в 23:43Чиён ненавидит извиняться, но так дальше продолжаться не может. На этот раз он приходит к Сынхёну. Стучит в двери его спальни и замирает в ожидании ответа.
– Открыто.
Чиён тяжело вздыхает и заходит.
– Слушай, я... – начинает он, но Сынхён перебивает его:
– Джи, – улыбается он. Затем снимает наушники и вешает их на шею. Комнату наполняет приглушенная мелодия Tell Me Goodbye.
Чиён замирает.
В голове – ни одной мысли. Наверное, когда Сынхён очнулся в больничной палате, не помня ничего, даже собственного имени, он чувствовал что-то подобное.
– Квон Чиён, – Сынхён кивает в знак приветствия. В холле горят лампы, а в его спальне царит полумрак, и он не видит лица Чиёна, стоящего спиной к свету. Лица с неясным, застывшим выражением на нем, с широко распахнутыми от удивления глазами. – Знаешь, я решил... к черту это. Ты повел себя как последняя свинья, но я должен был ожидать чего-то подобного. В конце концов, если ты и правда ничего не знал... Я просто поставил себя на твое место...
– Джи, – произносит Чиён, не думая. Он не может думать. В голове – ни одной мысли.
– М? – откликается Сынхён. – Джи?
– Ты назвал меня Джи. Ты...
... Вспомнил.
– А, это... на твоей футболке написано. Я сейчас занимаюсь английским. Врач сказал, что, видимо, мои успехи в его изучении оставляли желать лучшего... изучении английского, не врача. Ну, ты понимаешь. Говорит, что навык не сформировался, так что я...
Чиён не слушает рассуждений Сынхёна. Он опускает взгляд, видит букву на своей футболке.
– Прости, – шепчет он.
***
На минуту ему показалось, что все закончилось. Что к Сынхёну вернулась память. Что то, чего они так долго добивались, наконец произошло. Почему нет? Ведь Сынхён больше не приходит к его порогу. Его маленькое сумасшествие прошло, стоило им действительно поговорить о том, что его волновало. Быть может, тем вечером Сынхён приходил к Чиёну именно за этим. Быть может, он хотел признаться в своих чувствах. Быть может, состоявшийся разговор позволил ему вспомнить о разговоре несостоявшемся. А вместе с ним еще о чем-нибудь, что происходило с ним до аварии. Быть может, он начал вспоминать – и вспомнил все, и теперь у ошибки Чиёна нет никаких последствий, кроме тех, с которыми легко разобраться. Сынхён – гей? Какая ерунда! Сынхён хочет его? Подумаешь! Если он жив и здоров, и помнит о том, кем они были, то какая разница...
Но нет.
Нет.
***
– Прости.
У Чиёна щиплет в носу, и он часто моргает, потому что боится разрыдаться.
– Квон Чиён?
– Прости меня, – повторяет Чиён в третий раз. – Это я виноват.
– Я виноват не меньше.
– Плевать, – отмахивается Чиён. – Я мог... я должен был знать. И мне правда жаль. Ты не представляешь, как мне жаль. Я каждый день думаю об этом, я не могу больше. Прости меня. Я не должен был на тебя орать. Ты ничего мне не сделал. Ты просто хотел поговорить. А я... я... Блядь!
Чиён закрывает лицо руками, чувствуя, что не в состоянии сдерживать слезы.
– Я не могу больше. Скажи, что ты меня прощаешь, – он с трудом может совладать с голосом, но продолжает. – Скажи, что прощаешь меня. Скажи, что все хорошо. Что все будет хорошо, что твоя гребаная память к тебе вернется. Просто скажи мне, что я должен для этого сделать, я тебе клянусь, я все сделаю.
Чиён чувствует, как Сынхён обнимает его за плечи, и тычется лицом ему в шею.
– Хочешь, чтобы я сдох? Я сдохну. Я не могу больше с этим жить, я так с ума сойду, – беспомощно бормочет он.
– Все хорошо, – Сынхён гладит его по голове, другой рукой прикрывая дверь у него за спиной. Комната погружается в полумрак. – Ты ни в чем не виноват.
– Я виноват, – бурчит Чиён.
– Хорошо, ты виноват, но я тебя прощаю, в чем бы ты ни провинился.
Какое-то время они стоят, обнявшись. Чиён тяжело дышит. Он елозит, чтобы высвободить прижатые груди руки и обнять Сынхёна за талию. Сынхён вздыхает и целует его в макушку.
– Хочешь меня трахнуть? – спрашивает вдруг Чиён.
Сынхён фыркает, и Чиён макушкой чувствует его горячее дыхание.
– Ты совсем идиот?
– А что такого? – огрызается Чиён. – Кажется, ты говорил, что я тебе снюсь.
– И что дальше?
– Да не знаю я, что дальше. Просто я... думал об этом.
– И что?
– Ничего, – Чиён ощетинивается и выворачивается из объятий Сынхёна. – Просто думал.
– Я тоже думал, – усмехается Сынхён.
– Избавь меня от подробностей, – прищуривается Чиён.
– Если хочешь... – задумчиво начинает Сынхён. – Если тебе интересно... мы можем попробовать поцеловаться.
***
– От тебя пахнет мятой, – Чиён подозрительно принюхивается.
Они сидят на кровати Сынхёна, касаясь друг друга коленями, их лица так близко, что они могут чувствовать дыхание друг друга.
– И что? – глупо спрашивает Сынхён. Когда он говорит, запах мяты усиливается.
– Ты меня ждал, что ли?
– Я почистил зубы перед сном, – откликается Сынхён с ноткой раздражения в низком голосе. – Мы целоваться будем или нет?
Чиён зажмуривается и сжимает губы в тонкую линию. Когда спустя несколько долгих мгновений ничего не происходит, он вытягивает губы трубочкой.
– Ты шутишь, что ли? – Сынхён отстраняется, и Чиён открывает глаза.
– А что такое?
– Ну тебя на хрен, – Сынхён машет рукой. – Иди отсюда.
– В чем дело? – возмущается Чиён.
– Ты что, целоваться не умеешь? Что это такое? – Сынхён передразнивает выражение его лица, и Чиён бьет его кулаком в плечо.
– А чего ты от меня хочешь? Чтобы я тебе язык в глотку засунул? – огрызается он.
– Нет! Просто хочу, чтобы ты расслабился. Представь, что я девчонка. Ты ведь с девчонками целовался?
– У меня была девушка.
– Это не ответ.
– Да целовался я! – раздражается Чиён.
– Ну так и в чем проблема?
– Ни в чем, – бурчит он и снова прикрывает глаза. – Дава...
***
Губы у Сынхёна горячие и мокрые, и целоваться с ним – это совсем не то же самое, что целоваться с девчонкой.
Они сидят рядышком, и колено Сынхёна упирается Чиёну в бедро. Приглушенная мелодия, доносящаяся из наушников, которые Сынхён бросил на кровати, сменяется, и Чиён словно сквозь вату различает свой собственный голос:
– Brand new world is coming...
Остальные слова тонут во влажных звуках. Вздохи, причмокивания и тихие всхлипы наполняют полумрак комнаты. У Чиёна горит лицо, но мысли не успевают оформиться, поэтому он не понимает, что чувствует сейчас. Язык Сынхёна играет с ним, ласкает его рот, прячется за мягкими, пахнущими мятой губами, когда Чиён пытается прикоснуться к нему своим языком. Ладони Сынхёна гладят его по спине, по волосам, обнимают его лицо, кончики пальцев трогают разгоряченную кожу на шее.
Чиён подается вперед, наклоняется к Сынхёну и упирается ладонью ему в бедро – непозволительно близко к паху. Сынхён всхлипывает и на мгновение прерывает поцелуй.
Неловкие движения, бьющиеся друг о друга коленки, столкновения плечами, скользящие по ткани влажные ладони – вся эта неуклюжая суета забавляет Чиёна. Как если бы они боролись друг с другом, вот только их губы соприкасаются, а кожа горит огнем. Чиён пихает Сынхёна в грудь, и тот заваливается на кровать, едва не ударившись затылком о стену.
– Ты чего? – беспомощно бормочет он. В полумраке черты его лица едва различимы, и когда Чиён ложится рядом с ним, то видит лишь, как сверкают его глаза да поблескивают влажные от слюны губы. Он тянется к Сынхёну, прижимается к нему, наваливается грудью ему на плечо – и они снова целуются.
Это здорово. Лежать, плотно прижавшись друг к другу, обнимать друг друга, чувствовать друг друга, ласкать друг друга – это здорово. Это приятно. Это нужно им обоим. Чиёну нужно прощение, Сынхёну нужен ответ. Им обоим нужна ласка. Все в порядке, не о чем беспокоиться.
Правда в том, что Чиён ни о чем и не беспокоится. Он вообще не думает. Впервые за долгое время он чувствует очаровательную легкость в голове – и больше ничего. Ни вины, ни беспокойства, ни смущения, ни даже желания продлить это блаженное состояние. Он не чувствует ничего кроме умиротворяющей пустоты внутри и Сынхёна снаружи.
-
-
22.11.2010 в 23:44Сынхён как уголек, завернутый в тряпку, – горячий-горячий под слоями одежды. Чиён тянет вниз молнию на его толстовке. Он почти полностью взобрался на Сынхёна, и они продолжают целоваться, и Сынхён гладит его, как будто боится проявить инициативу и ненароком спугнуть свою удачу. Чиён разворачивает его, как подарок: расстегивает толстовку, задирает футболку, прикасается к обнажившейся коже. Он прерывает поцелуй и, выпрямившись, садится на Сынхёна сверху. Когда тот не может сдержать стона, Чиён фыркает и сползает вниз по его бедрам так, чтобы вставший член Сынхёна не упирался ему в зад.
Раскрытыми ладонями он проводит по обнаженной коже Сынхёна от груди до пояса спортивных штанов. Сынхён дергается, пытается приподнять бедра, но вес Чиёна мешает ему это сделать.
– Здорово тебя разукрасило, – комментирует Чиён. Кончики его пальцев невесомо скользят по гладкой коже Сынхёна, спотыкаются о бугры свежих еще шрамов. Чиён прослеживает их по всей длине: они неаккуратные, ощетинившиеся, злые. Сынхён судорожно вздыхает.
– Больно?
– Нет.
Чиён наклоняется, чтобы прикоснуться к его коже губами. Линии ключиц. Углубление между ними. Оно безвкусное, чистое и теплое. Чиён спускается ниже. Сынхён часто дышит и вздрагивает, когда язык Чиёна скользит вниз по его груди. Его руки обхватывают ягодицы Чиёна, гладят их – и Чиён вскидывается, почувствовав, что Сынхён хочет перехватить инициативу. Он елозит, стараясь скинуть с себя его руки, и в конце концов приземляется прямо на твердую выпуклость на штанах Сынхёна. Удовольствие на секунду оглушает их обоих, и они стонут, не в силах сдержаться.
Чиён ритмично покачивает бедрами, словно в танце, и от каждого движения по его телу пробегает удушливая волна. Он часто дышит и с нажимом проводит ладонями по груди и животу Сынхёна. Это еще не секс, но удовольствие уже реальное, и Чиён не видит причин останавливаться. Он видит только Сынхёна, распластанного под ним. Видит черты его лица, исказившиеся от наслаждения. Видит изуродованную шрамами кожу на груди. Видит дорожку волос, протянувшуюся от пупка к паху.
Чиён сам лезет к нему в штаны, пробирается пальцами под резинку трусов и, освободив член Сынхёна от одежды, какое-то время просто держит его в руке. Он еще ничего не делает, но Сынхёну уже все нравится – он запрокидывает голову и стонет, кусая губы.
Чиён не сразу соображает, что от него требуется, хотя, казалось бы, с этим проблем возникать не должно. Вес в ладони непривычен, а каждое движение заставляет Сынхёна реагировать, так что сориентироваться не так-то просто, но Чиён отбрасывает сомнения, когда хриплый голос подгоняет его:
– Пожалуйста... Еще...
Чиён сжимает ладонь и несколько раз проводит ею по всей длине ствола, когда вдруг чувствует прикосновение пальцев Сынхёна. Они ползают по низу его живота в поисках пуговицы на брюках. Чиён сбивается с заданного ритма, отпихивает руки Сынхёна и дрожащими пальцами расстегивает злополучную пуговицу – и молнию заодно. Он приспускает брюки вместе с трусами и на короткое время забывается, лаская себя.
Сынхён привлекает его внимание недовольным стоном, и Чиён прижимается к нему, чувствуя, как от соприкосновения они оба вздрагивают. Это еще не секс, но удовольствие уже такое острое, что Чиён понимает, долго они не протянут. Он обхватывает их одной рукой и возобновляет движения бедрами. Когда пальцы Сынхёна ложатся сверху на его ладонь, он открывает глаза и видит, как тот запрокидывает голову, – и будто тень мелькает в пустоте.
Мать твою, какого же хрена происходит?
Сынхён вскидывает бедра в последний раз и протяжно стонет. Чиён сжимает ладонь сильнее и кончает всего лишь секундой позже.
***
Они лежат рядом, тяжело дыша. Чиён не узнает мелодию, доносящуюся из брошенных Сынхёном наушников, но тянуться за плеером, чтобы посмотреть название композиции, ему лень. Ему даже штаны лень застегивать. Все тело сковала странная истома.
– Ты думал, это поможет мне вспомнить? – спрашивает вдруг Сынхён.
Чиён раздумывает над ответом.
– Неа, – откликается он через некоторое время.
Они лежат рядом, и постепенно их дыхание приходит в норму, но Чиён все равно отказывается шевелиться.
– А что, помогло? – спрашивает он.
***
Помогло.
-
-
23.11.2010 в 09:40я так надеялся, что схожую заявку кто-то выполнит в прошлом туре, а тут вы! и такой влюбленный Сынхён~~
просто суперский текст, спасибо огромное!
-
-
23.11.2010 в 12:54Я просто поклоняюсь Вам. Без шуток и ёрничанья - Вы глубоко и искренне меня восхитили. Я столько удовольствия получил читая, что даже сложно сказать. У меня сердце билось быстрее, когда читал Вас.
Настолько чисто, глубоко, сильно и тепло написано, потрясающе, здорово-здорово-здорово-здорово-здорово. Не нашел ни одного фальшивого места, ничего не резануло, точно, уверенно и чудесно.
Спасибо за этот текст. Вы меня покорили и подарили мне вот такой кусок счастья.
Испытываю к Вам чувство огромной нежности и благодарности. Спасибо!
Откройтееееесь!!
-
-
23.11.2010 в 13:38-
-
23.11.2010 в 14:13-
-
23.11.2010 в 18:15-
-
23.11.2010 в 20:28Откройтесь, правда!
-
-
23.11.2010 в 21:42спасибо вам, автор
-
-
23.11.2010 в 22:56-
-
24.11.2010 в 00:28Я очень рада, что мой текст пришелся ко двору.
Открываться до конца тура запрещено правилами, так что... сами понимаете. ^^
Гость 09:40
Мне показалось, что хитрый план III тура как раз и состоял в том, чтобы собрать неудовлетворенные кинки, упорядочить их как-то и посмотреть, может, на этот раз у авторов что-нибудь срастется.
Shiwasu
Вы меня прямо засмущали, спасибо вам большое за такие теплые слова!
-
-
25.11.2010 в 12:29Перечитал сейчас раз в третий - не надоедает. Вам очень верится)
-
-
02.12.2010 в 17:06-
-
03.12.2010 в 21:34как продержаны характеры и атмосфера.
и, автор, всегда восхищаюсь и завидую, завидуююю людьми, которые умеют хорошо прописывать диалоги.
спасибо, в общем
-
-
17.12.2010 в 20:19Автор, позвольте признаться вам в любви!
-
-
24.12.2010 в 02:20-
-
04.01.2011 в 01:33-
-
06.01.2011 в 00:22-
-
06.01.2011 в 02:46-
-
10.01.2011 в 15:04-
-
10.01.2011 в 16:33Очень рада, что мой текст вам понравился. Мне жаль, что не получилось уложиться в сроки третьего тура, но, со своей стороны, я хотела бы попробовать написать еще два текста, так что... думаю, раскрываться еще рано. ^^
-
-
10.01.2011 в 16:36-
-
15.03.2011 в 01:18-
-
18.03.2011 в 01:50-
-
19.07.2012 в 14:07Автор, страстно жду вашего деанона!
-
-
06.11.2012 в 23:03-
-
07.11.2012 в 20:35не совсем давно,но достаточно чтобы забыть.